— И все потому, что история оказалась смешная.
— Милый, не говори так! — вскрикивает Деб.
— Она вам в этом не признается, но вообще-то она немножко зациклена на холокосте. И эта ваша история, Марк… Не обижайтесь, но она ожидала чего-то совсем другого.
Марк смотрит то на нее, то на меня. И, не скрою, он явно задет. Надо бы сменить тему. Но меня понесло. Все-таки не каждый день у нас гостят школьные подруги Деб — те, кто может что-то прояснить в ее психологии.
— Такое ощущение, что моя жена из семьи выживших. Такое воспитание, просто с ума сойти. Все ее дедушки и бабушки родились в Бронксе, но такое ощущение… не могу описать. Понимаете, мы живем в двадцати минутах от центра Майами, но кажется, будто в действительности сейчас 1937-й год и живем мы на окраине Берлина. Удивительное дело.
— Тут совсем другое! — говорит Деб, явно переходя в оборону. Голос у нее высокий-высокий — от выпитого. — Я не потому расстроилась. Это все водка. Я хватила лишнего, — говорит она, закатывая глаза, переводя все в шутку. — И еще одна причина — встреча с Лорен. Встреча с Шошаной спустя столько лет.
— Ой, в школе она всегда была такая, — говорит Шошана. — В старших классах. Выпьет тайком рюмочку и уже рыдает.
— Алкоголь — широко известный депрессант, — говорит Йерухам. И опять перестает мне нравиться: зачем констатировать то, что и так очевидно.
— А хотите знать, что ей тогда поднимало настроение, в чем она находила счастье? — говорит Шошана. Сознаюсь: я не предчувствовал, что именно услышу. Оказался совершенно слеп, как Деб с этой историей про номера.
— Трава, — говорит Шошана. — Срабатывало безотказно. Под кайфом она начинала смеяться без умолку. Часами.
— О господи, — говорит Деб, но обращается она не к Шошане. А тычет пальцем в меня — наверно, потому, что на моем лице в полной мере отразилось изумление. — Посмотрите на моего мужа, греховодника и атеиста, — говорит Деб. — Оказывается, для него это тяжелый удар. Его коробит, что за женой водились хоть какие-то грешки. Мистер Либерал Без Комплексов! — А потом добавляет, обращаясь уже лично ко мне:
— Ты что, мечтал о еще более безгрешной жене? Тебе недостаточно, что современная девушка закончила йешиву и до двадцати одного года хранила девственность? Скажи честно, что ты собирался услышать от Шошаны? Каких таких рецептов радости ты ждал?
— Честно-честно? — переспрашиваю я. — Не хочу говорить. Мне стыдно.
— Мы хотим знать, — говорит Марк. — Мы тут все друзья. Новые друзья, но друзья.
— Я думал, ты… — говорю я и осекаюсь. — Нет, ты меня сейчас пристукнешь.
— Говори! — Деб вся сияет от удовольствия.
— Честно говоря, я думал, вы скажете, что Деб больше всего любила печь бисквитные пирожные или делать ореховый рулет для конкурса на Песах… Что-то в этом духе, — я виновато опускаю голову.
А Шошана и Деб хохочут до колик. Хватаются друг за дружку, не поймешь — пытаются удержать друг дружку от падения или, наоборот, повалить на пол. Боюсь, кто-нибудь сейчас упадет.
— Ты ему рассказала про ореховый рулет? Поверить не могу! — говорит Шошана.
— А я не могу поверить, — говорит Деб, — что ты только что рассказала моему мужу, с которым мы прожили двадцать два года, как мы курили. С тех пор как мы женаты, я не притрагивалась к траве. Скажи им, милый. Мы после свадьбы хоть раз курили?
— Нет, — говорю я. — Много воды утекло.
— А ты, Шош? Давай, сознавайся. Ты-то давно курила?
По-моему, я уже упомянул, что Марк носит бороду. Но вряд ли я говорил, что он вообще волосатый. Борода у него растет высоко, до самых глазниц. Словно бы двойные брови — сверху и снизу. Уникум. И вот, когда Деб обратилась к Шошане, они оба прыснули в кулачок, как дети, и я заметил, что веки и ушные мочки Йури — все безволосые участки кожи, которые мне видно, — стыдливо покраснели.
— Когда Шошана сказала, что выпивка нас выручает, — говорит Марк, — она пошутила. Насчет выпивки.
— Мы почти не пьем, — подхватывает Шошана.
— Она имела в виду курение.
— Мы курим, — подтверждает Лорен.
— Сигареты? — восклицает Деб.
— Мы по-прежнему курим траву, — говорит Шошана. — Я хочу сказать, все время.
— Хасидим! — вскрикивает Деб. — Вам же запрещено! Не может быть!
— В Израиле все курят. Совсем как в шестидесятые годы, — говорит Марк. — Как будто в революцию. Самая укуренная страна в мире. Почище Голландии, Индии и Таиланда вместе взятых. Почище всех остальных, даже Аргентины, правда, аргентинцы дышат нам в затылок.
— А, вот почему у вас молодежь не интересуется алкоголем?
И Йерухам признает: да, наверно, поэтому.
— А хотите сейчас покурить? — говорит Деб. И шесть глаз таращатся на нее. Мои — удивленные. Глаза гостей — голодные.
— Мы не привезли, — говорит Шошана. — Правда, таможенники редко заглядывают под парики, но все-таки…
— Может, вам удастся завести связи в андерграунде глаукомщиков в Кармель-Лейке, — говорю я. — Я уверен: там-то курят, как дышат.
— Смешно, — говорит Марк.
— Я вообще смешной, — говорю я. Теперь все мы, все четверо, нашли общий язык.
— У нас есть трава, — говорит Деб.
— У нас? Почему ты так говоришь? Откуда?
Деб, уставившись на меня, покусывает свой мизинец.
— Неужели ты все эти годы потихоньку куришь? — спрашиваю я, и, надо признать, уже ожидаю списка обманов. Целого списка. Мне становится нехорошо.
— У нашего сына, — говорит Деб. — У него есть трава.
— У нашего сына?
— У Тревора.
— А-а, — говорю я. — Я сам знаю, у которого.
Слишком много новостей для одного дня. Подступает ощущение, словно меня предали. Словно давняя тайна жены и новая тайна сына сплелись воедино, и получается, что они оба поступили со мной нечестно. И вообще, если Деб меня третирует, я весь вскипаю, долго не могу успокоиться. Тем более, если меня унизили прилюдно. Я чувствую: мне нужно выговориться, нужно до зарезу. Поговорить бы с Деб наедине, хотя бы пять минут, и все устаканится. Но за милю видно — у нее нет потребности со мной уединяться. Судя по всему, она не испытывает ни малейшей неловкости. Судя по всему, она с головой ушла в свое занятие. Деловито заворачивает траву в обертку от тампона.
— Мгновенная боеготовность, — говорит Шошана. — Наш особый метод, мы его изобрели в школе. Девочки-подростки готовы на что угодно, если им чего-то до смерти хочется.
— Да, нам хотелось до смерти, — говорит Деб и хохочет, как будто ее уже пробило. — Помнишь того милого мальчика из Y.H.S.Q. — мы при нем курили, а он только смотрел?
— Лицо помню хорошо, — говорит Шошана. — Имя забыла.
— Он не курил, только присутствовал, — говорит Деб. — Мы сидели кружком, вшестером или всемером, девочки и мальчики даже рукавами не соприкасались — такие мы были верующие. — Правда, безумие? — Деб обращается ко мне, ведь для Шошаны с Марком это вовсе не безумие. — Мы соприкасались, только когда передавали косяк, большими пальцами. А тому мальчику мы придумали кличку.
— Постник! — кричит Шошана во весь голос.
— Да, точно, — продолжает Деб. — Мы его только так и звали — Постник. Потому что каждый раз, когда косяк до него доходил, он не затягивался, а передавал его дальше. Вспомнила: Постник Рэнд.
Шошана берет косяк, подносит к нему зажженную спичку, делает глубокий вдох. — Теперь требуется чудо, чтобы я хоть что-нибудь припомнила, — говорит она. — Я не преувеличиваю. Это все дети. После первых родов я забыла половину того, что знала. И с каждыми родами опять забывала половину остатка. После десятых родов просто диво, если я не забываю задуть спичку, которую сама же и зажгла. — Говорит и роняет спичку в мойку, спичка тихо шипит. — Вчера ночью я проснулась в панике. Не могла припомнить, чего в чем пятьдесят два — то ли в колоде пятьдесят две карты, то ли в году пятьдесят две недели. Провалы в памяти: глаз не сомкну, волнуюсь, жду, что вот-вот болезнь Альцгеймера начнется.
— Расслабься, — оборачивается к ней Марк. — Альцгеймер в роду только у одной ветви твоей семьи.
— Верно, — говорит она, и передает косяк мужу. — Другой ветви повезло — у них только старческое слабоумие. Ну так скажите мне — чего пятьдесят две? Недель или карт?
— И тех, и других, — говорит Марк, затягиваясь.
Когда очередь доходит до Деб, она, уже с косяком в руке, косится на меня, точно я обязан кивнуть или дать словесное разрешение — развеять ее сомнения, как надлежит законному супругу. И тут меня прорывает. Надо было сказать: «Ну, чего замешкалась?» или «Валяй». А я практически рявкаю:
— Когда ты собиралась сказать мне насчет нашего сына? Когда ты думала поставить меня в известность? Как давно ты знаешь?
Вместо ответа Деб надолго присасывается к косяку, глубоко затягивается — сразу видно старого мастера.
